Плачет мама тихим дождиком
Прислано aikul на Март 01 2010 21:14
Кладбище, по которому я иду, большое и неуютное. С каким-то весёлым изумлением на меня смотрят с надгробий пышущие здоровьем, совсем ещё не старые тётеньки и дяденьки. Это родственники позаботились, чтобы в городе мёртвых разместить их счастливые фотки. И это правильно. Никому здесь не нужна правда ухода.
Расширенные новости
Кладбище, по которому я иду, большое и неуютное. С каким-то весёлым изумлением на меня смотрят с надгробий пышущие здоровьем, совсем ещё не старые тётеньки и дяденьки. Это родственники позаботились, чтобы в городе мёртвых разместить их счастливые фотки. И это правильно. Никому здесь не нужна правда ухода.
Почему в сорок лет здесь оказалась моя мама? Она лежала в гробу, как высохшая старушка, куда-то внутрь ушли её губы, раньше такие красивые и чувственные. Мамины родственники разрешили мне проститься с ней в морге, но на кладбище демонстративно не взяли. Вытолкнули из автобуса. Представляете, единственную её дочь! Для них я была и остаюсь страшным человеком, наркоманкой, убившей собственную мать. Из-за меня её разбил инсульт и быстро привёл к смерти.
Я этого не отрицаю. К тому же в день похорон мне было совсем паршиво. И они справедливо не захотели мной осквернять церемонию последнего прощания. Я вернулась домой, где были свалены их вещи и сумки, порылась в них и из каждой взяла немного денег, только на две дозы, не больше. Величина их презрения ко мне, наверное, была столь велика, что никто даже не заявил об этом.
Мама умерла полгода назад, я уже много раз приходила к ней, даже ночевала здесь, но каждый раз мне приходится разыскивать могилку, будто она от меня прячется. Вот и сейчас я снова заплутала. Пять часов дня – вокруг никого. Да хоть бы кто и был – ведь не спросишь же: «Где лежит моя мама?».
Помню её влажные, дрожащие глаза, когда она узнала, что я колюсь. Если бы к нам на кухонный стол свалился голый инопланетянин, она бы меньше поразилась. Её послушная девочка, умница, которая сама поступила в университет, её надежда и опора – нет, это просто невозможно! Она кинулась рассматривать мою левую руку, которую я в последнее время прятала от неё. Там вместо вены уже был склерозированный жгут. У мамы хватило ума не читать мне нотаций, она быстро собралась и куда-то исчезла.
Как оказалось, побежала за помощью к таким же несчастным родственникам наркоманов, которые объединились в свою организацию. Там ей быстро промыли мозги и научили, как себя вести. Во-первых, следовало лишить заблудшую дочь опеки и доверия. Никаких наличных денег, никакой помощи. В наших отношениях должна была главенствовать фраза: «Ты сама приняла такое решение, теперь отвечай за последствия». Как бы не так! В реальной жизни маме плохо удавалось следовать столь суровым заповедям. Ведь она любила меня. Поэтому билась за меня, как подраненная птица. А я в ту пору считала её чем-то вроде своей собственности.
В той жизни, до смерти мамы, я смотрела на Олега. Мне сейчас очень не хочется вспоминать этого человека, он сыграл в моей судьбе зловещую роль. Только не верьте наркоману, который рассказывает, что его кто-то подсадил на «дурь». Как сказал один философ, ни один человек ничего не может открыть нам, кроме того, что уже лежит в полудрёме в нашем сознании. Из всех ребят в университете я почему-то выбрала именно Олега: утончённого, желчного, тонко чувствующего психопата. Мы выдумали свой мир со стихами, актёрскими этюдами, фантазиями и сексом. Я летала, до мамочки ли мне было?
Очень быстро в моей жизни появился «хмурый». Так Олег впервые назвал героин.
– Почему «хмурый»? – спросила его.
– Потому что он не любит того, кто его забывает. Давай попробуем разочек.
Это была его любимая фраза: «Попробуем разочек». И разочки стали ежедневными. Мы ходили с ним, взявшись за руки, не видя и не слыша никого, ощущая себя выше толпы. Нас одновременно исключили из университета за неуспеваемость. К тому времени родители уже выгнали Олега из дома. И моей бедной маме пришлось смириться, когда он переехал к нам. Она, конечно, ненавидела его, но ничего не могла поделать.
Мы с ним не заметили, как из нашей жизни пропали стихи, тонкие ощущения – всё это заменил элементарный мат. У него есть весьма ценное качество – лаконизм. Всё чаще случалось так, что у нас не было сил объясниться друг с другом нормально. И кайф от «хмурого» почти исчез. У странного писателя Уильяма Берроуза, много лет сидевшего на игле, есть описание «сладкого тепла, которое произрастает изнутри твоего тела». Жалкое удовольствие, и оно каждый раз сжимается, как шагреневая кожа, а потом исчезает совсем. Да, это так: кто попробовал слезу мака, тот плачет всю жизнь. Потому что ломку описать невозможно. Ну как вы опишете боль, при которой суставы выворачивает из суставной сумки? Кому хоть однажды вправляли вывих, тот терпел эту пытку всего лишь секунду. Ну а если это длится часами?
А потом наступил вечер, когда маме стало плохо. Мы лежали с Олегом в комнате и слушали музыку, такую же дурную, как и мы сами в тот час. Я услышала её голос из спальни, мама просила вызвать «скорую». Врач приехал быстро, сделал ей уколы и попросил не оставлять одну. Но мне показалось, что мама уснула. Я покинула её и… просто забыла о ней. А утром наступил час моей казни: мама была мертва.
Я вспоминаю всё это во время своего блуждания по кладбищу. Но издали уже наконец вижу знакомый крест. Рядом верный ориентир: богатое мраморное надгробие, всё в цветах. Безутешная мать похоронила тут дочь, погибшую в автомобильной катастрофе. С этой женщиной мы даже разговаривали о жизни. Вкратце она узнала мою историю и была со мной достаточно сурова. Однажды я задала ей вопрос: предположим, её дочь воскресла и стала, как я, наркоманкой. Что бы она выбрала: ходить сюда на могилку или жить с воскресшей дочерью-наркоманкой? Женщина на полном серьёзе долго обдумывала мой вопрос, а потом сказала: «Пусть всё остаётся, как есть».
Если честно, мне это было неприятно. Не знаю, под влиянием каких моментов я решила сделать себе «золотой» укол – тот, после которого навсегда покидаешь белый свет. Проблема, как всегда, была в наличных. После смерти мамы я осталась совсем одна. Парень мой испарился, а других знакомых и друзей героин ещё раньше сбил, как пластмассовые кегли. Деньги, те, что нашла в шкафу, в кармане маминой шубы, закончились. Она, вероятно, копила их на моё лечение в столичной клинике.
И я понесла барыге мамину шубу. Объяснила ему, что хочу умереть, думала, что этим его разжалоблю. Но он заметил на шубе проплешины и приказал мне выдраить в качестве недостающей платы их загаженный, заплёванный унитаз. И я драила! Я встала на колени перед тем, кому раньше бы не подала руки.
Закончить своё бессмысленное существование решила на могилке у мамы. Подумала, хорошо, если бы после птицы склевали моё высохшее тело. Жаль, над вечным покоем почему-то не парят хищники. Не буду рассказывать о процедуре ухода, о том, как после укола я обхватила руками крест и провалилась в забытье. Очнулась ночью – в небе полная луна, вокруг меня волнами ходит туман. Вдруг вижу, из-за чужого мраморного надгробия ко мне выходит моя мама. Вот она приближается, гладит меня по мокрому лбу: «Тебе надо жить, дочка, ты справишься…».
Я уже три месяца обхожусь без наркотиков. Ломка прошла всухую. Если человек отломался всухую, то есть без помощи разных вспомогательных таблеток, то во второй раз этого не захочет. Работать пока не могу, нет сил, но ведь когда-нибудь станет легче? И поход к маме – это как отчёт перед ней, что я держусь: один час, один день, неделю, месяц, второй, третий. Мама там, сверху, смотрит на меня. Вот сейчас на кладбище идёт такой маленький сыпкий дождик, он даже не мочит, а только прикасается. И я чувствую его ласку.
Ольга К., наркоманка, хочется верить, что бывшая.